Поздравляем
учащуюся 11 "В" класса средней школы № 14 г.Пинска
Дрозд Дарью
с победой в конкурсе
"Великая Отечественная война в истории моей семьи"
| Проект «Великая Отечественная война в истории моей семьи» совместно организовали «Вечерний Брест» и обком профсоюза работников образования и науки в честь 70-летия освобождения Беларуси от немецко-фашистских захватчиков и в преддверии 70-летия Великой Победы. Более 70 учащихся Брестчины прислали на конкурс свои работы.Часть сочинений были опубликованы, авторов лучших пригласили в Брест для награждения. 9 января они получили дипломы победителей и подарки с символикой «Вечернего Бреста», побывали на экскурсиях. В Брестской крепости ребята возложили цветы к Вечному огню и познакомились с экспозицией музея обороны о героях-пограничниках в музее Краснознаменной пограничной группы им. Ф.Э. Дзержинского. НАТАЛЬЯ ВАСЮК Сочинение Даши Дрозд |
ФОТО: НИКОЛАЯ ЧЕБЕРКУСА
Здравствуйте, дорогая редакция.
Пишу вам впервые, поэтому волнуюсь. Я ученица средней школы №14 города Пинска Дрозд Дарья.
За окном уже осень, на рябине алеют гроздья ягод, а в лужах плавают золотые рыбки листьев берез. Мы уже учимся, а в душе как-то неспокойно. Она переполнена летними впечатлениями, встречами с интересными людьми. Недавно я поняла простую истину: героев не надо искать за тридевять земель, они живут рядом. Например, как мой прадед.
Каждые каникулы я провожу в деревне на Украине (это самая граница Беларуси и Украины). Каждый вечер я с братом навещала прадедушку. Сапега Петр Владимирович – человек мудрый, смелый, большой оптимист, интересный рассказчик. Мне кажется, что его корни ведут в Ружаны, где находится дворцовый комплекс Сапег. Совсем недавно мне посчастливилось побывать в этом замке, посетить музей. Увиденное и услышанное натолкнуло меня на идею создания генеалогического древа.
А был такой случай. Летний знойный день катился к закату. Из-за горизонта надвигались черные грозовые тучи. Резкий ветер пролетел по верхушкам деревьев. Сверкнула молния.
В хате наступили сумерки: отключилось электричество. Бабушка заботливо зажгла громничную свечу, принесенную ею из церкви, как оберег. А за окном вспыхивали и утопали в речке молнии, раскаты грома все нарастали.
Дедушка, чтобы нас отвлечь, попросил меня оторвать листок настенного календаря.
- Ну, что там , внученька, какое уже сегодня число?
- 22 июня, - ответила я, мельком взглянув на листок.
Дедушка как-то неожиданно вздрогнул, а пламя свечи закачалось. Его взгляд утонул в маленьких язычках пламени.
– Сегодня началась война, - сказал дедушка чужим голосом.
Мы с недоумением смотрели на него, но воспоминания уже охватили дедушку. Он был далеко, где-то там, где миссершмидты бомбили родное Полесье, где мать, как горлица, обнимала своих шестерых сыновей и маленькую дочурку, пытаясь защитить детей от беды.
Рассказ плыл медленно… На столе желтыми каплями плакала восковая свеча. Наверное, и ей было больно от горького повествования. Начался новый отсчет времени: то было до войны, а то…
Немцы въехали в деревню на танках, мотоциклах. На другой день начали забирать молодежь в Германию. А нам было всего по 14-15 лет. Детство закончилось, его украла война.
Немцы чувствовали себя как дома. Жители деревни пытались лишний раз не попадаться на глаза карателям. Везде были расклеены листовки с одинаковой концовкой:
« За неповиновение – расстрел».
Петя с одногодками присматривались к новым хозяевам села, а в головах подростков вертелись мысли, как бы насолить пришельцам, чем бы нарушить их покой.
Один из ребят предложил перекопать лесную дорогу, которой ездил немецкий транспорт. Сказано – сделано. Зарывшись в кустах, ребята наблюдали, как немецкие мотоциклисты летели кубарем в овраг, когда переднее колесо попадало в замаскированный ров. А потом подростки перетянули дорогу колючей проволокой. Немцы обеспокоились, собрали старост окружных сел. Проходили по избам, приказывая матерям присматривать за детьми, иначе они будут вздернуты на виселице. Ребята притихли. Но вечером из леса пришел 20-летний парень, он был из соседнего хутора. Сказал Пете, чтобы не занимались ребячеством, лучше бы собирали сведения о врагах, о передвижениях транспорта, о готовящихся операциях и передавали в лес.
Ребята по очереди носили в лес донесения. Но однажды их выследили немцы. Избитых, еле дышащих, их закрыли в погреб. Вскоре в Германию отправляли новую партию молодежи. И наши мстители попали в длинный товарный эшелон, который уносил их далеко от дома.
Начался новый период жизни Петра Сапеги, мальчишки из глубинки Полесья.
Повезли нас в город Магдебург на распределительный пункт. Там было много разных людей: закупщики, повара. Я встретил одного человека, а он мне говорит: «Надо как-то в город попасть, там работа легче». Но так мы никуда и не попали. Завезли нас в какой-то гражданский лагерь, там я встретил мужиков с соседней деревни, они там уже две недели работали. Уже у тех мужиков от работы ноги опухли. Не кормят там, а работа ведь тяжёлая. Там были грузовые вагоны. Бочки какие-то катали огромные. Три дня поработал, а потом говорю я ребятам: «Бежим отсюда, пока еще живы». Сделали мы себе дыру в заборе, прорвали проволоку, охрана там небольшая была. Легли мы спать, но когда ты ложишься, у тебя проверяют, разулся, разделся ли ты? Мы разделись, разулись, проверка прошла, мы оделись и пошли. А куда идти? На восток. Шли, наверное, недели две. Пока шли, заболел я, малярия началась у меня, тут я говорю: « Мужики, я дальше идти не могу, давайте станцию найдём, будут вагоны идти на Россию, так мы в вагон какой-нибудь залезем и будем пробовать пробираться к своим. Возле вагонов ходим, смотрим, в какой вагон залезть? Тут выскочила охрана. Мы побежали, а они на велосипедах за нами, гнали нас, наверное, три километра, потом бросили нас в совершенно незнакомый, тёмный и страшный подвал и закрыли нас там. Потом в Магдбетерберг в тюрьму, оттуда в город Галле в тюрьму привезли, а с вокзала до этой тюрьмы нужно один километр идти под землёй, вот так вот нас и вели. Оттуда в Бухенвальд в концлагерь, поставили нас под стенку, руки за шею заложили и так четыре часа стояли, и только потом нас впустили в лагерь. Он был большой, дисциплина строжайшая. Ставили нам часового или офицера, чтобы ближе, чем на шесть шагов, не подходили ни к дверям, ни к другим объектам без разрешения , а если подходили ближе, они имели право нас расстрелять.
Попал я в команду, которая работала на каменном карьере. Нет, думаю, я тут долго не протяну. На следующий день я как-то запутался и не попал на карьер, попал в команду Х, а там строители. Работа не из лёгких. Каждый день ты кладёшь себе на плечо по шесть кирпичей, это по 30 килограммов, связываешь верёвкой и несёшь на строительство крематорской трубы.
В Бухенвальде у меня был номер 7590. Дополнительно нам выдавались треугольники, которые мы закрепляли на своей одежде. Треугольники были разных видов: черный – больные люди, голубой – бабтисты. Это те, которые не хотели воевать, зелёный – бандиты и убийцы, коричневый – цыгане. У меня был красный треугольник, означавший политзаключённых, коммунистов, а на нём была пометка с буквой «Р» - значит русский. Одежда на нас была полосатая: лёгкая рубашка, тонкие штаны. Зимой в 15 – 20 градусов замерзали. Мы были очень худые, утром нас не кормили, только чашку чёрного кофе и больше ничего, а вечером 0.75 граммов супа и 250 граммов хлеба. Кровати были трехъярусные. Зимой окна откроют, чтобы вентиляция была, снега наметёт. Я старался залезть и спать наверху, потому что там было теплее. А сосед на кровати рядом лежит, так мы иногда вдвоём ляжем и двумя одеялами накроемся. Но нас проверяли, били за то, что вдвоём спим. Иногда было такое, что мы ляжем спать, а товарищ рядом уже холодный, неживой уже. Думаю, надо бежать завтра, может, до завтра доживу. Каждую ночь этот крематорий горит, дымит, днём и ночью приводят новых заключённых. А пленники были разных национальностей. Были и поляки, и норвеги, и немцы даже были. Глянули они мой номер - 7590, а у них номера шли от 61 тысячи, и спрашивают: «Ого, а как ты выжил с таким номером?». А я им отвечаю: «Как-то выжил».
В то время, когда пребывал в Бухенвальде, кто-то сказал моей матери, что сын её в крематории сгорел, а мать пошла в церковь и помянула меня.
В апреле месяце 1944 года выгнали нас идти куда-то, построили в колонны. Слышно только, как грохочут бомбы. Дали всем по двести граммов хлеба. Давали его через сутки, а было там всего заключённых пять тысяч. Однажды нам сварили суп, я как-то ухитрился две порции взять. Миски были большие, красные, двухлитрового объёма, я и съел. Мне стало плохо, меня начало рвать кровью, я ведь голодный был, тощий. Думаю, конец, надо решать уже. Идём, а уже смеркает. Возле меня шел часовой, чех по национальности, я их разговор слышал, они говорили на польском языке, а я же в польскую школу ходил, и говорю по-польски часовому: «Что, убьёшь нас?» А он отвечает: « Я никого не убивал и тебя не буду, но там, сзади меня, идёт еще один часовой, тот убьёт». Я думаю: « Всё равно уже». Вот уже стемнело немного, он идёт с винтовкой, я справа. Колонна шла по пять человек, я в крайнем ряду. Я ему эту винтовку подбил, этой же винтовкой его ударил, и я в ручей покатился. Там, где-то впереди, начали стрелять, кто-то тоже начал убегать, слышу, перестрелка идёт. Чувствую, у меня рука онемела. Я бежал 30 - 40 метров, подбежал к реке, а там - рядом яма, листья с деревьев нападали, веток много. Спрятался в эту яму, накрылся листьями и меня не нашли. А кровь с руки всё течет и течёт, а у нас были одеяла еще, скрученные на груди, так я с того одеяла кусок отрезал, взял, руку обмотал и заснул.
Весенним вечером я, как обычно, забежала проведать дедушку с бабушкой. Они мне очень обрадовались.
- Деда, как всегда, оторвать листик?
- Ну, давай, оторви, почитай.
- 9 Мая. Дед, конец войны? - весело спросила я.
- Да, война закончилась, - подыграл мне дед, хитро улыбаясь. – Весна, пора хлеб сеять, некогда воевать.
Я удивилась его оптимизму, трудолюбию. 84 года, а руки его не знают покоя. Настоящей хлеборобской династии человек, его профессия самая древняя на земле и, по-моему, самая главная. Ведь хлеб – всему голова.
Наша машина приближалась к Ружанам. Мама вглядывалась вдаль, пытаясь первой увидеть что-то главное, интересное. Папа улыбнулся:
- Что, своих хочешь увидеть?
А может, и правду своих? Кто знает, может дедушка, мама и я имеем частичку генов от тех Сапег, что жили в Ружанах? Может не зря Петр Сапега не мирился с неволей, убегая вновь и вновь, стремясь обрести желанную свободу, скинуть с себя рабские оковы.
Ловлю себя на мысли: если канцлер ВКЛ Лев Сапега, полесский простолюдин Петр Сапега и белорусская школьница Даша Дрозд – это звенья большой цепи, значит, мы можем жить в мире одной семьей. «Мы ведь одной крови», - писал Киплинг.
Я тихо улыбаюсь своим мыслям. Мы с волнением и трепетом подошли к родовому гербу Сапег. Теперь он стал нам еще ближе и дороже.
Ну, вот и всё, дорогая редакция. Мне на душе стало как-то легче, когда я рассказала о тех страшных днях, проведенных дедушкой в концлагере. Сколько душевных сил, сколько здоровья потребовалось ему, чтобы свыкнуться с тихой и мирной жизнью, не вскакивая каждый раз от раскатов грома.
До новых встреч!